Законы исчезновения - Страница 7

Мне пришлось сделать отдельный запрос, касающийся этого моего старого знакомого, для чего потребовался специальный допуск. К счастью, допуск этого уровня у меня есть — как-никак я чуть ли не старейший член Постоянной Комиссии Парламента по контролю над биомедицинскими разработками. Да, это оказался именно тот Алан Доржиев, с которым мне пришлось познакомиться, когда я консультировал следствие по одному весьма запутанному делу с довольно долгой предысторией.

Никогда прежде, до истории с усыновлением Руслана, он не выступал ни в роли «закрепленного педагога», ни в роли рекомендующего лица в вопросах усыновления. Я позвонил в секретариат Контрольного Комитета (полковник Алан Доржиев проходил именно по этому ведомству в те времена, когда я знал его) и попросил о встрече с Доржиевым. Ждать ответа мне пришлось не одну неделю. Наконец письмом, присланным с фельдкурьером, мне довольно любезно ответили, что генерал-лейтенант медслужбы в отставке Доржиев готов встретиться со мной в любое удобное для меня время в пансионате «Киви». Это оказалось в Новой Зеландии. Наш мир, конечно, мал, и другое полушарие — не Дальний Космос, но на то, чтобы навестить старину Алана, мне понадобилось не так мало времени. Правда, я внимательнейшим образом проработал доступную мне информацию о предыстории появления Руслана в семье Алексея, но работа эта, как выяснилось потом, оказалась совершенно напрасной.

В пансионате «Киви» я, признаться, ожидал увидеть если не глубокого старика, то, по крайней мере, далеко не того подтянутого моложавого азиата, каким запомнил Алана по старым временам. У меня были основания судить так — я каждое утро смотрюсь в зеркало, когда бреюсь.

Однако я недооценил современную медицину, а может, просто монгольские гены: Алан почти не изменился с тех пор, как я видел его в последний раз... Разве что стал суше. И не так весел...

Он не сразу понял, зачем к нему пришел я. А когда понял, то резко изменил тон разговора. Сперва Алан был дружелюбен, сух и дипломатичен. В точности так же дружелюбен, сух и дипломатичен, как и тогда, когда сидел со мной за одним столом в комиссии, разбиравшейся в чудовищных делах, что творились в орбитальных лабораториях «Проекта Линкольна». Но только до того момента, когда я достал из своего неизменного — адвокатского и докторского одновременно — кейса тонкие папки с твоим, Рус, именем, оттиснутым на пластике их обложек. Интересен был сам момент перехода: когда Алан увидел эти папки, странная смесь разочарования и какой-то невеселой радости возникла на его лице, словно он дождался чего-то достаточно неприятного, чего-то такого, чего ждал так долго, что само ожидание стало ношей, гораздо более тягостной и болезненной, чем то, чего он так не хотел дождаться...

Он даже вздохнул с облегчением. И махнул мне, приглашая присесть рядом с собой на прогретую солнцем скамью из ракушечника, на которую за минуту до этого неожиданно тяжело опустился сам. Подождал, пока я устроюсь поудобнее, и еще раз махнул рукой, на этот раз уже как бы отменяя отданную когда-то команду.

— Не обращайте внимание на эти бумаги, доктор, — вздохнул он с доверительным благодушием и аккуратно извлек из бокового кармана своего прогулочного костюма серебряную с чернью фляжку. Открутил ее мудреную крышку, распавшуюся на пару вместительных стопок, и пригласил меня угоститься женьшеневым настоем. — Можете бросить их в печку, Кросс... — продолжал он. — Эти тексты не имеют никакого отношения к действительности. Расскажите-ка лучше мне по порядку, что приключилось с мальчишкой...

Он внимательно выслушал мой рассказ о брате Руслана Рядова по имени Эл.

— Мне стоило бы извиниться перед вами, док, — вздохнул он. — Извиниться за то, что вас так долго водили за нос. В том числе и по моей вине. Мне пришлось довольно долго доказывать моим шефам, что моя встреча с вами необходима для пользы дела. И что вы должны быть посвящены в некоторые секреты — ну хотя бы для того, чтобы не нанести вред вашему пациенту. Я говорю про Русика Рядова... Он, должно быть, уже сильно подрос?

Я кивнул. Конечно, малышовое «Русик» уже не вязатось с образом долговязого тинейджера, которым ты, Рус, становился на моих глазах.

— Дело в том, Ганс, — продолжил Доржиев, переходя на более привычное меж нами в былые времена «ты», — что Рус Рядов — не совсем обычный мальчик. Он э-э... инфицирован. Не пугайся — это словцо из нашего жаргона. Инфицирован в том смысле, что является носителем не совсем обычных свойств. Точнее — способностей. Притом потенциальным носителем. До какого-то определенного момента — всего лишь потенциальным... И он вовсе не выдумал этого своего брата. Он просто вспомнил о нем.

Мы проговорили с Аланом до поздней ночи.

Речь шла о вещах довольно сложных. Братья Манцевы — Руслан и Эл, близнецы, — были частью проекта «Редкая птица». Алан часто говорил просто — Проекта. Очень небольшой его частью, но от этого не менее важной. Проект осуществлял один из институтов Спецакадемии, а курировал его федеральный Департамент обороны. В задачу исследований по «Редкой птице» входило обнаружение и дальнейшее изучение носителей так называемых Даров Предтеч. О Дарах этих рядовые граждане Федерации знали мало конкретного. Слухи о необычных способностях, «прорезающихся» у тех, кому выпало посетить такие оставшиеся от древних, не людьми основанные цивилизации Миров, как шарада, Джей или Прерия-II, или проживать в этих Мирах, бродили по всему Обитаемому Космосу издавна. Слухи эти обрастали невероятными домыслами и расцвечивались игрой фантазии многих поколений рассказчиков.